«Мышебратья…»

Зима 2015 года. Александр, 19-летний боец ВСУ, тяжело ранен на Донбассе. Самолетом его доставили в Киевский госпиталь. Но врачи были бессильны. Он умирал на операционном столе. Мальчик не понимал, что умирает. Все время просил врачей:

– Только маме ничего не говорите! Не расстраивайте ее.

Он был ее единственным сыном.

Рассказывая, врач, уже повидавший виды, никак не мог попасть сигаретой в рот и крошил их одну за другой.

Спустя несколько дней, той же страшной зимой, в феврале, я была в Славянске, запруженном беженцами из Дебальцево.

На запасных путях стояли старые плацкартные вагоны, в которых размещали новоприбывших. С другой стороны вокзала были разбиты палатки, там могли накормить и обогреть.

Из Славянска я переехала в Святогорск, объехала несколько локаций, где размещали беженцев или, говоря политкорректным языком, ВПЛ – внутренне перемещенных лиц. То, что опять-таки весьма политкорректно называют локациями или центрами компактного проживания, было ничем иным, как старыми пионерлагерями и летними базами отдыха. Насколько там мило и уютно летом, настолько там жутко и плохо зимой. И холодно. Но кипела работа: ставили окна, монтировали отопление, везли теплые вещи, готовили еду.

В большущих комнатах, рассчитанных на 15-20 детей, размещали по несколько семей растерянных, измученных жителей Дебальцево. Они были раздавлены ужасом и молчали. Вырвать хоть слово было невероятно сложно. Но какая-то нервная особа, хорошо одетая, подтянутая, носилась как угорелая по длинному коридору и что-то непрерывно говорила. К груди она прижимала мерзкого вида собачонку и какой-то плоский предмет размером с книгу. Эта психопатка невероятно мешала мне работать и раздражала. Поэтому я решительно направилась к ней.

– Правда, красивая девочка? – спросила она, ткнув мне под нос фотографию в рамке.

На фото была юная девчонка. Действительно очень красивая.

– Да, – совершенно искренне согласилась я. – Ваша дочь?
– Да! – подтвердила моя дерганая собеседница. – Это моя дочь.
– А где она? – спросила я, надеясь хоть с девочкой поговорить.

Лучше бы я не спрашивала! Я преподаватель социальной политики и социальной работы. Я слушала лекции именитых кембриджских профессоров. Я их переводила. Может быть кто-то из них смог бы найти какие-то умные и уместные слова. Я не сумела. Я расплакалась и вылетела на крыльцо.

По улице разбитого и горящего Дебальцево мать с дочерью бежали к украинским автобусам, чтобы выехать в Украину. Мать тащила наспех собранную сумку, а дочь – и сумку, и свою любимую собачонку. Вдогонку им стреляли. Две пули попали девочке в спину.

– Кто стрелял? – я почему-то перешла на шепот.

– Кто-кто! Русские военные, кто же еще! Нам в спину!!

На улице я опомнилась. Хотелось плакать, кричать. Но я не имела на это права. Мать этой красивой 17-летней девочки могла биться и рыдать, это была ее привилегия. Но у нее были сухие, горящие глаза. Слез не было. Был портрет дочери и собачонка.

Я вернулась в Киев. Кинулась к папе:

– Они скоро до Львова доберутся!

– До Львова? Ну-ну… Пусть сунутся. – хмыкнул папа.

А тут я еще послышала, как Жириновский обещал сжечь напалмом Киев. Пламя, сжиравшее меня изнутри, погасло. Уголья превратились в льдинки. Отчаянье и растерянность сменились холодной злостью. Никогда мы не будем братьями. Не покоримся и не забудем.

Галина Полякова